Неточные совпадения
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим
головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья, ели младенцев, а у
женщин вырезали груди и тоже ели. Распустивши волоса по ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать
головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только
женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной скамье сидит
женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив
голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо.
Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала
женщина, у которой руки и ноги были связаны, а
голова окутана чадрой.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою:
женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая
голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Минуту спустя вошла хозяйка,
женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат
голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов.
Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на
голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для
женщины.
В глазах их можно было читать отчаянное сопротивление;
женщины тоже решились участвовать, — и на
головы запорожцам полетели камни, бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего им очи.
Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то
женщиною, и поник седою
головою, а все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу.
Несколько
женщин, похожих на привидения, стояли на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные
головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр, на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже на коленях.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие
женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в
голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
— Кто? Что? О чем толкует? — слышались любопытные голоса
женщин. Рыбаки, еле поворачивая
головы, растолковывали с усмешкой...
Раскольников скоро заметил, что эта
женщина не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под
головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Он почувствовал, что кто-то стал подле него, справа, рядом; он взглянул — и увидел
женщину, высокую, с платком на
голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глазами.
—
Голова немного кружится, только не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно! точно
женщине… право! Смотри, это что? Смотри! смотри!
— Да ведь ты не знаешь, — ответил Аркадий, — ведь он львом был в свое время. Я когда-нибудь расскажу тебе его историю. Ведь он красавцем был,
голову кружил
женщинам.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло,
голые спины, плечи
женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более
голым певицам.
—
Женщина лежала рядом с каким-то бревном, а
голова ее высунулась за конец бревна, и на
голову ей ставили ноги. И втоптали. Дайте мне чаю…
Кивнув
головой, Самгин осторожно прошел в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута в один угол. Он сел на пыльный диван, погладил ладонями лицо, руки дрожали, а пред глазами как бы стояло в воздухе обнаженное тело
женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она умерла.
— Ну, все равно, — махнул рукою Долганов и, распахнув полы сюртука, снова сел, поглаживая ноги, а
женщина, высоко вскинув
голову, захохотала, вскрикивая сквозь смех...
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила
женщина. — Смешно, что царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на
голове — чего-нибудь другое надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а то у нас полицеймейстер красивее одет.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных
женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее
голые колени и лицо, пьяное от радости, эта
женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Самгин, оглядываясь, видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем жить, видел разрумяненные мордочки
женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и в нем летали, подобно ангелам, белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые
головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Шемякин поставил пред Тосей большую коробку конфект и, наклонясь к лицу
женщины, что-то сказал, — она отрицательно качнула
головой.
Самгин, подхватив
женщину под руку, быстро повел ее; она шла покорно, молча, не оглядываясь, навертывая на
голову шаль, смотрела под ноги себе, но шагала тяжело, шаркала подошвами, качалась, и Самгин почти тащил ее.
Вспомнилось, как назойливо возился с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую, не тяжелую руку отца на
голове своей, на шее и встряхнул
головой. Вспомнилось, как отец и брат плакали в саду якобы о «Русских
женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
Клим наклонил
голову, смущенный откровенным эгоизмом матери, поняв, что в эту минуту она только
женщина, встревоженная опасением за свое счастье.
Холеное,
голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и седые, курчавые волосы да и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая
женщина в костюме мужчины.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура
женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле,
голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась через ручку кресла.
Проводив ее, Самгин быстро вбежал в комнату, остановился у окна и посмотрел, как легко и солидно эта
женщина несет свое тело по солнечной стороне улицы; над
головою ее — сиреневый зонтик, платье металлически блестит, и замечательно красиво касаются камня панели туфельки бронзового цвета.
Прошла высокая, толстая
женщина с желтым, студенистым лицом, ее стеклянные глаза вытеснила из глазниц базедова болезнь,
женщина держала
голову так неподвижно, точно боялась, что глаза скатятся по щекам на песок дорожки.
— Из-за голубей потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы в растрепанные волосы, отчего
голова стала уродливо огромной, а лицо — меньше. — Хорошая
женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет…
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных
женщин, рядом с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли
головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала с гулом голосов, все было приятно пестро, но не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно,
головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая
женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Когда лысый втиснулся в цепь, он как бы покачнул, приподнял от пола людей и придал вращению круга такую быстроту, что отдельные фигуры стали неразличимы, образовалось бесформенное, безрукое тело, — на нем, на хребте его подскакивали, качались волосатые
головы; слышнее, более гулким стал мягкий топот босых ног; исступленнее вскрикивали
женщины, нестройные крики эти становились ритмичнее, покрывали шум стонами...
К столу Лидии подошла пожилая
женщина в черном платье, с маленькой
головой и остроносым лицом, взяла в руки желтую библию и неожиданно густым, сумрачным голосом возгласила...
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая
женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на
голове.
— Нет, — сказал он,
женщина одобрительно кивнула
головой...
Потом пили кофе. В
голове Самгина еще гудел железный шум поезда, холодный треск пролеток извозчиков, многообразный шум огромного города, в глазах мелькали ртутные капли дождя. Он разглядывал желтоватое лицо чужой
женщины, мутно-зеленые глаза ее и думал...
— Я тоже не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда не слышала такой мертвой тишины. Ночью по саду ходила
женщина из флигеля, вся в белом, заломив руки за
голову. Потом вышла в сад Вера Петровна, тоже в белом, и они долго стояли на одном месте… как Парки.
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху
женщин, звону стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на
голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Уже не впервые он рассматривал Варвару спящей и всегда испытывал при этом чувство недоумения и зависти, особенно острой в те минуты, когда
женщина, истомленная его ласками до слез и полуобморока, засыпала, положив
голову на плечо его.
Обидное сознание бессилия возрастало, к нему примешивалось сознание виновности пред этой
женщиной, как будто незнакомой. Он искоса, опасливо посматривал на ее встрепанную
голову, вспотевший лоб и горячие глаза глубоко под ним, — глаза напоминали угасающие угольки, над которыми еще колеблется чуть заметно синеватое пламя.
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые
женщины, показывая
голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа — сон.
Бердников почтительно приподнял шляпу и сунул
голову вперед, сморщив лицо улыбкой;
женщина, взглянув на него, приподняла черные брови и ударила лошадь вожжой.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув ногой, склонив
голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная рука
женщины не достала его.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая
женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по
голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
Он сам чувствовал, что эти издерганные, измятые мысли не удовлетворяют его, и опасался, что
женщина, сделав из них выводы, перестанет уважать его. Но она сочувственно кивала
головой.
— Никогда, — отвечала
женщина, нахмурив брови, отрицательно качнув
головой.
Особенно звонко и тревожно кричали
женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над
головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...